Юрий САВЧЕНКО

 

РЕЦЕНЗИЯ НА «ПУТЬ ДИЛЕТАНТОВ»

(о поэзии)

 

Лучшие страницы о процессе творчества

написаны большей частью посредственными

художниками.

В своих творениях они не достигали вершин,

но прекрасно умели рассуждать

о собственных действиях…

Умберто Эко

 

Первое, что приходит в голову, когда читаешь: «Дилетант, не зная правил и законов, не знает и преград» — верно. Но незнание законов не освобождает от ответственности, во-первых. Во-вторых, почему именно профессионализм есть такая преграда? Профессионал легко обойдёт препятствия в виде неудачных форм выражения мысли, возможных исторических и этических несоответствий и неблагозвучностей, «штампов», несоразмерностей себя самого с изображаемым миром (что дилетантом обычно не замечается). Дилетантизм не есть способ освобождения художника, и в этом смысле название книги отрицательно довлеет над её смыслом. Впрочем, и профессионализм — не гарантия, вот что нужно обозначить прежде всего. И задача должна быть такова: может ли мастер сохранять свежесть взгляда, как у дилетанта? В конце концов, рабство в цепях профессионализма чревато рутиной, — «исписываются» именно из-за этого. И книга «Путь дилетантов», представляется, может помочь и профессионалам обрести новые пути к освобождению от рутины, — нет, не творчества, ибо эти понятия взаимоисключающи: рутины труда. Тем более, что в книге есть об этом: «Бог лучше всего виден через решётку» (стр. 19). Профессионализм и есть одна из таких решёток, и если она начинает тяготить, пора на свободу. Важно не упустить момент, заметить эту тягость. И дело не в поиске утешения, помощи тому, кто попал за эту решётку, — всё это есть бегство от неволи; но само утешение есть неволя, только удовлетворяющая. Понимание неволи, скрытой в поиске удовлетворения, — вот ключ к освобождению. Нет нужды избегать самовыражения и удовлетворения от него, но Бог (Реальность, Истина) не виден сквозь них и не понимаем с их помощью. Он — в свободе от их неволи, от их важности.

Как это часто происходит (стр. 4), вопрос заужается. Только ли профессионалам (писателям или кому-то ещё) надо отбросить свои «умные очки»? Проблема шире. Она — в любом человеке и по любому поводу. В том числе и в дилетанте от литературы. Так что... Прекрасно сказано: «Вам нужно прекратить быть так называемым брамином, чтобы понять бога» (Кришнамурти). Лучше не ощущать себя никем — ни дилетантом, ни профессионалом, это и даёт зрение видеть. «Подлинная индивидуальность, как печать души, проявляется тогда, когда художник меньше всего думает о себе»… «Революционность (гениев) представляется большинству уничтожением границ искусства. На самом же деле гении кажутся… революционерами потому только, что обладали всегда бесконечно бо́льшим прозрением в глубину основ своего искусства, нежели это доступно самому́ большинству; проникая до самых…корней, …они обретали способность и более широкого развития (искусства)». (Николай Метнер, русский композитор, «Музы и моды»).

«Путь дилетантов» — это попытка «поверить алгеброй гармонию», так и сказано там. Но, как и в любом деле, важно не утопить ребёнка в корытце с формулами и физхимраствором… Ребёнка интуиции, воздуха, коим дышит талант. А это похуже, чем профессионализм.

Ликбез же проведён блестяще. Помню, Курдаков нам всем рекомендовал к изучению книгу «Мысли, вооружённые рифмами». Она тогда, в 1987 г, ещё продавалась в книжном магазине в УК. Там всё это в полной мере описано, с массой примеров. Книга довольно толстая, страниц 300. Конечно, язык её сух, академичен, не то что здесь.

Теперь о самом важном. А зачем вообще это надо — научиться писать стихи? Чтобы новый доктор Фауст, по сюжету, мог вечно играть не только в казино, но и на струнах душ человеческих? Могут ли вообще быть совмещены высокая поэзия (коей, судя по посылу можно научить!) и властная амбиция? Приведённый в книге отрывок из эссе Е. Курдакова (стр. 36) «Словом горестным не обогрет…» ясно даёт понять, каким должен быть человек, отважившийся и имеющий право быть властителем дум, и если мотивом к обретению способности писать стихи будет именно желание этой власти, то поэт не состоится: он будет игрушкой в пальцах Мефистофеля. И в свете этой парадигмы попытка вернуть деньги заказчику не выглядит просто как штрих к портрету благородства, но как попытка избавиться от «грязных» сребреников.

 

Теперь о конкретике.

 

Стр.19.

Называть «самовыражением» спонтанную жизнь-игру ребёнка — верно ли? Самовыражение, представляется, в глубине своей — заявка на признание или удовлетворение, что не есть чистая игра, но есть игра уже нечистая. Это уже выковывание брони, формирование забрала, плетение кокона самоизоляции. Чем более открыто заявляешь о себе, предлагая другим разделить восторг, тем менее способен быть спокоен к не разделяющим его. Так сколачиваются тусовки, группы, партии враждующих индивидов, ревниво оберегающих ареалы питания своих манер и форм самовыражения. Смотрите, какие столкновения происходят до сих пор между «почвенниками» и «либералами» от литературы. Самовыражение всегда рассчитано на удовлетворяющую оценку. Это ни хорошо, ни плохо, это просто есть. Но это нужно понимать, а не бороться и не изживать в себе.

Следует отделить самовыражение от творчества, хотя они идут вместе. Грань тонка, но она есть. Творчество с какой-то минуты всегда сваливается в самовыражение. Поэтому с годами иссякает творчество и остаётся профессионализм. А там — рукой подать до того, что называют: «исписался».

 

Стр.20.

Творчество, имеющее мотив, — это не творчество, а лишь реакция. Это всё равно, что сказать: «Мотивом моей любви стала усталость от одиночества». Ясно, какова будет эта «любовь»: мелким, удовлетворяющим, временным развлечением. Всё имеющее мотив — мелочно.

 

Стр.20-21.

«Для кого теперь писать?..» — прекрасная иллюстрация того, что большинство пишут-то, собственно, для кого-то, для оценки. Удовлетворяющей, естественно... А тут и конкурс кстати! А чёрт не шутит. Автор здесь ретроспективно описывает собственное состояние начинающего, даже не замечавшего своего тщеславия! Искренно — но, увы, в состоянии иллюзии по поводу «естественности» и «чистоты» своих переживаний.

Да-да, вот и «нужность своя» тут как раз и всплыла — эта благородная одёжка голого и безродного самоудовлетворения (в общем-то, речь не о достойном авторе, а о явлении). А там — и «космос», и «Бог» — корона и брильянт наверху. Атрибуты бессмертия, как же без них...

Надежда — всегда признак отчаяния, запутанности, пустоты. Любовь и надежда — вещи несовместные. Любовь видит и знает, ей не на что надеяться, не во что верить. Она — действует, не строя планов и не рассуждая, не оглядываясь и не опасаясь, не предполагая и не воображая. Надежда же растёт из прошлого, это экстраполяция прошлого в будущее, она полна ожиданий, страхов, оглядок и миражей. В сущности, она — бегство от любви здесь и сейчас, единственно правильной жизни. Она — уклонение в предполагаемое, отсрочка немедленного изменения существующего положения, сложившегося в сознании, отсрочка жизни в настоящем.

К сожалению, пока любое суждение здесь — вуалирование болезненной, бедной, ничтожной сущности, зачем-то лелеемой, требующей сохранения, внимания к своим претензиям на бессмертие, внимания Самого Господа... Будто бы эта сущность — некая золотая рыбка в океане, почему-то должном быть ей комфортным домом. Но комфорт — в единстве с Домом, а не в признании с Его стороны радости самовыражения как основы Бытия. Будет Единство — будет и радость. Но не наоборот. Да и какая же радость, когда есть что вуалировать? Вуалировать — значит обманывать. Себя и Бога. Но оказывается, что и вуалировать надо уметь, а тут бы пригодился профессионализм. Собственно, за тем он и нужен, чтоб комар носа не подточил... Опять обратимся к Метнеру — и находим: «Главная задача каждого творчества: согласование индивидуальности автора с данными ему пределами выбора в искусстве… Индивидуальность не есть цель устремления духа, а лишь исходная точка его. … Подлинная тема («предмет» — в литературе. — Ю.С.) есть непрерывная гармония, т.е. согласование смыслов».

 

Стр.24.

«Разве можно идти, не оглядываясь?.. не сравнивая… — не сбился ли с дороги?» Это всё — маркеры профессионала. Для свободного творца (надеюсь, именно это подразумевается под именем «дилетант») такой путь чреват профессионализмом, а значит — методом, тактикой, — одним словом, расчётом. Как ни тоскуй по чистой поэзии... Свобода, как и Любовь, — безоглядна. Прошлое в виде мысли всегда перехватывает чистый импульс нового, свежего и намертво припечатывает его к своему, мёртвому же, телу, превращая в опыт, в страницу альбома, воспоминание. Этим и живёт профессионал. По сути, он мёртв. Он всё видит сквозь пресловутые очки своих незыблемых представлений, которые ему дороги и важны, как ничто другое. Он их только лишь корректирует, центрирует с учётом новых приобретений («откровений»). Этот персонаж давно известен под именем скупого рыцаря. Расставание с прошлым для него — это потеря лица, Олимпа, почитателей, — всего этого эгрегора, что питает его иллюзорную безопасность в зыбком, нестройном мире — внешнем и, главное, внутреннем, — в его мире. Есть два факта: непостоянство всего и вся — и мертвечина прошлого, то есть мысли, сбивающей символы в некий псевдопостоянный ком, называемый личностью и искусственно отделённый и от этой самой мысли же, и от мира (ведь он так непостоянен!). А чтобы не потеряться, расставляются вехи. И вся эта система из конструкций и их подпорок гордо шествует в вечность, уповая на разные Силы, якобы заинтересованные в поддержании безопасности этого уродца. Но силу существования может дать только прямое безоценочное созерцание тех двух фактов: непостоянства реальности и мертвечины прошлого. Упомянутая умозрительная конструкция «я» всегда оценивает (относительно себя) и пугливо отворачивает голову от этих фактов, пряча её в песок или под нелетающее крыло, и тогда возникают надежда (проекция прошлого в будущее), вера в неизвестное в образах известного, право выбора (почему-то относящееся к атрибутам свободы, но на деле всегда реализующееся в пользу неволи), сколачивание сообществ (вместе не так страшно, да и веселей коротать время до отодвигаемого до поры исхода...).

 

А жизнь из-под слова сочится кроваво,

И надо б не так, да увиливать грех...

Е. Курдаков

 

Чтобы не стоять над дилеммой: когда надо б не так, а увиливать — грех, когда и то, и то — плохо, следует спокойно и просто видеть то, что есть, во всякий миг. И это жизнь Бога, для Которого сложная конструкция иллюзорного «я» — лишь необходимая точка обострения, точка кипения крови, точка кризиса перед выздоровлением — или смертью. Большинство этого рубежа не проходят, привязанные к смертной жизни. МЫ, ЛЮДИ, БОИМСЯ ПОКОЯ, ПОТОМУ ЧТО ПРОТИВОПОСТАВЛЯЕМ ЕГО ЖИЗНИ, ОТОЖДЕСТВЛЯЯ ЖИЗНЬ С БЕСПОКОЙСТВОМ — СУРРОГАТОМ, ИЛЛЮЗИЕЙ ДВИЖЕНИЯ. МЫ НЕ ЗНАЕМ, ЧТО ЗНАЧИТ ЖИЗНЬ В ПОКОЕ, БЕЗ ГРЕХА. ГРЕХ УДЕРЖИВАЕТ НАС ОТ ЭТОГО ЗНАНИЯ.

Уместно, мне кажется, поставить вопрос о простоте в искусстве. Блестяще это выразил тот же Н. Метнер, недооценённый мастер точных оценок в искусстве. «Всякая попытка разгадать тайну… простоты вдохновенной темы — бесплодна». Это прямо относится к теме и задаче книги «Путь дилетантов». Далее: «В каждом искусстве простота и сложность являются тем же, что в музыке консонанс и диссонанс. Сложность, разрешающаяся в простоту, равно и как простота, заключающая в себе потенцию сложности, — добро. Злом же является самодовлеющая, не тяготеющая к простоте сложность, равно как и такая ложная простота, которая исключает главную проблему не только искусства, но и всей человеческой жизни — … проблему согласования. «Множество и разнообразие — есть данность (это и мы сами). И поэтому, если мы поддаёмся тяготению к ним, то … движемся уже не духом, а инерцией». А это линия наименьшего сопротивления.

 

Стр.83.

О чём умалчивает поэт.

 

Не эти дни мы звали...

А. Блок

 

Внемли, живой, безмолвию поэта!

То бремя онемевшего в скорбях,

Когда смертельно убыванье света,

И равен Слову безымянный прах.

 

Внемли во тьме! Он неразрывен с нами —

Как был, как будет после — хоть Потоп!

И голыми не одолеть словами

Его молчанья обнажённый столп.

 

И выйдет срок. Бесплотный прах сгустится.

И Божий зрак над безднами сверкнёт.

И — он, восстав, уверенно, как птица,

Свет новый снова Словом наречёт.

 

Это моя незрелая декларация по поводу невостребованности поэзии в 90-е. Рискну предположить, что молчание, внутреннее молчание, не заданное, а приходящее в результате осознавания факта пустоты, иллюзорности «я», — такого осознавания, как осознают неизбежность смерти тела, — может вызвать эффект невероятного возрастания энергии, необходимой для озарения, проникновения в недоступные области Бытия. Если б поэты знали об этом, они бы забросили всё и занимались только этим. Но не всё так просто. Вышеприведённая цитата Кришнамурти прекрасно показывает, что желание, задача, методичное следование, поиск — бесполезны. Они — препятствие, потому что это — не молчание, а шум, суета, жадность, зависть, мелочность — и ещё масса грехов. Результатом может быть только случайное удовлетворение, которое проходит и требует дальнейшей гонки. Когда приходит вдохновение, поиск должен прекратиться. Только слух. Поэтому, кстати, основная масса стихов великих — двойственны: часть их — плод озарения, часть — плод ума, плод интерпретации остатков озарения, спугнутого начавшейся работой этого ума. Собственно, к озарению принадлежат одна-две строки, остальное — имитация, конструирование, подгонка, — короче, «оформление» озарения надлежащим образом для нужд обнародования.

 

Стр. 83.

Противостояние... Конфликт... Внешнее и внутреннее... Конфликт всегда во внешнем. Но реальность такова, что нет внешнего и внутреннего. Эта иллюзия — та же самая, что и иллюзия «я», отделённой сущности. Есть только мысли, сруктурировавшие себя особым образом и отделившие эту структуру от мира и прочих мыслей, подчинив их себе, в целях безопасности, создания видимости постоянства, — из страха перед собственной пустотой, ничтожеством (о, мысль понимает, что она ничтожна!), непостоянством всего и вся. Кстати, прямым следствием, калькой этого процесса является процесс формирования элит в обществе — как здоровых (естественно, с позиций общества), так и деструктивных: они невольно отделяют себя от остальных на уровне «совести», внутреннего ощущения, хотя внешне декларируют единство с обществом и заботу о нём. Это объективно для состояния Неведения, пребывания во внешнем в отделении от внутреннего. Но внешнее — это результат внутреннего, и имеющийся конфликт — тоже объективен и отражён вовне. Но есть разница. В обществе элита возбуждает зависть у рядовых членов общества, тогда как мысли, подчинённые центральной мыслеструктуре, это испытывают редко (неконтролируемое раздвоение), — они просто присваиваются центром, даже будучи гуляющими сами по себе (мы всегда говорим: «мои мысли», хотя это не так, мысли просто притягиваются индивидуальными, присущими только этому человеку комбинациями жёстко структурированных мыслеобразов и, по сути, вокруг последних вращаются практически одни и те же родственные формации мыслей, создающие видимость особенности именно этого варианта мышления, что укрепляет центр, его уверенность в собственной исключительности. Отчасти это так, уникальность имеет место, но понимание сути процесса исключает доверие к значимости явления).

Да, противостояние (точнее, напряжённость) реально, как реальна и сама эта иллюзия, «я», нереально лишь неверное восприятие её как реального центра, хотя можно поспорить и о реальности неверного восприятия... Любые движения реальны, но есть верные — и неверные, а «восприятие ложного как ложного» — врата к истине, хотя и ложное имеет свою реальность, раз мы его обсуждаем... Но напряжённость — не фатальна, она снимается (в идеале — мгновенно, но не всем это под силу) с пониманием иллюзорности «я», создающего это поле напряжённости.

 

Стр.84.

«Мысль изречённая есть ложь...» Приходилось и мне, разумеется, рассуждать на эту тему в юности, ещё до занятия стихотворчеством. Но сегодня скажу более: сама мысль есть ложь, поскольку она уже оформлена в слова, а слово, как и образ, — это символ, обозначение известного, прошлого. В этом смысле, размышляя или общаясь, мы всё время лжём. Это следует констатировать как факт. Жизнь идёт параллельно. Она — постоянно новая, каждый миг (потому мы и тоскуем по детству, что в нём жизнь была спонтанна ежесекундно), и каждый миг умирает, а мы этот миг ежесекундно складируем в морге под названием «память» и живём, тасуя трупы, препарируя их, совершенно полусознательно, вместо того, чтобы встречать жизнь остро, как впервые. Подчеркну, память нам не помеха в повседневности, даже необходимость; она тормоз лишь тогда, когда её используем в психологическом плане — как опору собственной значимости, как череду вех для напоминания о себе (якобы самому себе, но на деле — в надежде застолбить века памяти людей, чьими глазами сейчас и смотришь на себя оттуда) и тому подобное. Всё это обставляется красивыми поэтичными декорациями, туманами благородных оттенков, типа доброты к людям, заботы об их развитии — непременно духовном развитии. Но в реальности — запускается механизм круговой поруки: ведь люди эмоционально заряжаются этим туманом, «подседают» на его тонкие яды, и все поют в унисон. Это продолжается тысячелетиями. Поэт призван разрывать этот порочный круг, разрывать ежесекундно, снова и снова его кристаллизацию в своём сознании (только в своём!), и его интуитивное молчание — это отрицание лжи слова, ибо, к сожалению, кроме слова, нам нечем выразить этот крик.

Так мне видится всё это. Но протест — это реакция, а реакция напрочь связана с тем, что её вызывает. В этом вся сложность освобождения, которое невозможно, опять-таки, без понимания всей структуры «я», — пассивного понимания, без оценок и выводов, просто лицезрения её каждый Божий миг, позволяя подняться ей, как маслу на поверхность воды. Точно такого же понимания, какого требует и каждый миг жизни, — без сортировки его по коробочкам в соответствии с имеющимся списком (читай — характером, образованием, опытом — чужим и своим, привычками...), составленным раз и навсегда при вхождении в «зрелость» именно с целью удержать своё, уже мёртвое, постоянство в пространстве.

 

Нет постоянства, есть мгновенно меняющаяся истина жизни, живая лишь в точке на гребне своей бесконечно движущейся волны, и в этой точке — вечность, отсутствие психологического времени, вечно сверяющего часы. И где тут место для купален!? — ибо это точка приложения Бога.

 

Возвращаясь к теме мысли, напомню ещё, что часто и предмыслие ложно, ибо те энергетические формации, что нас посещают прежде их словесного выражения, могут быть прикормлены нашим структурированным образом мышления, нашими пристрастиями, набором «мечт» и упований и т.п. Истинные же озарения испытывают те же помехи и перегрузки, а попав на язык мысли, тут же перезагружаются и умерщвляются для дальнейшего складирования (естественно, как личные достижения) и демонстрации приближённым и окормленным. Это не цинизм. Если приглядеться к себе повнимательней, можно найти и не такое. Но служба безопасности не дремлет, и подобные вылазки взбунтовавшейся и наблюдательной мысли чаще всего пресекаются цензором, пугающим психушкой.

 

Стр.85.

То, что высказал Ю. Гончаренко в конце своего размышления о молчании (о невозможности выразить Соприкосновение) — да, это так, и об этом я уже говорил. И именно эта, третья форма молчания делает невозможным дальнейшее стихотворчество в прежнем ключе, то есть в эмоционально-умственном режиме. Здесь уже открывается пространство Сотворчества. Сознательного, подчеркну. И это не только и не столько поэзия...

 

Мне кажется, следовало бы выделить особо ещё пару важных качеств стиха. Попытаюсь раскрыть их суть.

 

Органичность — сиречь природность. Требует соответствия общего направления стиха законам Природы. В целом это — Закон Кармы, или причинно-следственных связей. Его проявления работают, в частности, в формировании этноса, и чувство общности со своим народом, даже если ты вышел за рамки этноса (перерос, скажем), это чувство всегда будет дышать за спиной. В этом суть традиции, а не в следовании колеёй. В линии стиха не должно быть искусственности, заданности. Любая природная линия, несмотря на неповторимость, подчинена Закону, и поэтому она гармонична. Достаточно внимательно присмотреться к расположению ветвей и листьев на дереве — подобны углы, ритм чёток, даже отклонения полны прелести, обусловленной именно органичностью, «вписываемостью» в общую картину. А линии склонов гор в дымке — это же всегда пиршество взора!.. Здесь работает закон гравитации. Попробовал бы художник нарушить его! Даже Шагал со своими полётами его учитывает, их движение происходит в тяготении чего-то невизуального, незыблемого. В конце концов, и невесомость, и левитация не отрицают гравитации, здесь просто сочетание разных законов, некоторые из которых ещё не известны физике.

Ещё одна сторона органичности — отсутствие претензии, волюнтаризма, позы, «притянутости», эклектики и т.п. И это, наверное, в первую очередь, следование своей собственной внутренней природности, цельности, которая невозможна в сочетании с эгоцентризмом — внутренним эгоцентризмом, а не только с явным, заметным вовне.

 

Музыкальность — сродни природности линии. Это звук стиха. Такое сцепление, такой почти несознательный подбор слов, который может быть только у тебя, если не подражаешь кому-то бессознательно. Звук стиха — это не результат работы, это результат нюха. Сознательно же — это исключение таких сочетаний, когда окончание предыдущего и начало следующего слова — одна и та же гласная буква. Это исключение череды препятствий для свободного течения звука в виде чрезмерного скопления согласных, особенно твёрдых и шипящих. Это избегание обилия аллитераций, создающих ощущение искусственности, пародии на гармонию.

В целом, звук и органичность определяют то, что при чтении в стихотворении перестают замечаться рифмы — их наличие или отсутствие, то, о чём говорят: «читается на одном дыхании».

 

Есть и ещё важное качество стиха — интонация. Она может быть уважительной, высокомерной, высокопарной, вкрадчивой, летящей, ну, там, отстранённой, ироничной — да мало ли какой...

 

О стиле стихосложения мало кто говорит, это больше характеристика прозы, но, если подумать, можно, наверное, что-то и здесь произнести. Это качество, определяющее узнаваемость поэта, наряду со звуком. Стиль индивидуален, хотя вычленить и описать его затруднительно.

 

Несколько замечаний по тексту книги.

 

В тексте обозначено, когда именно вступает один из авторов. Но когда заканчивается его монолог — не всегда понятно (например, стр. 35, 36,…108…).

Даются определения рифмы. Онуфриев: «… рифмы помогают ритмическому восприятию… усиливают воздействие…». Бондаренко: «… рифма — это ритмический элемент стиха…выполняющий функцию усиления…». Почувствуйте разницу, как говорится. Но первого определения автору не хватило, а второе «неожиданно» открыло ему глаза. Разница даётся ниже по тексту, но уже после слов: «Ответ найден!» (стр. 35). Мелкая нестыковка, вполне устранимая.

 

 

 18 апреля 2021